Неточные совпадения
Утопающий, говорят, хватается и за
маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом
муха, а в нем весу чуть не четыре пуда, если даже не целых пять; но не приходит ему в то время соображение в голову, и он хватается за щепку.
В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает:
муха,
меньше даже
мухи, уничтожился в песчинку!
«Положим, — думал я, — я
маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет
мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я
меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, —
маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта.
Мухи ползали по лицу его.
«Умирает, — решил Самгин. — Умрет, конечно», — повторил он, когда остался один. Неприятно тупое слово «умрет», мешая думать, надоедало, точно осенняя
муха. Его прогнал вежливый, коротконогий и кругленький человечек, с
маленькой головкой, блестящей, как биллиардный шар. Войдя бесшумно, точно кошка, он тихо произнес краткую речь...
Вопрос следующий: как она-то могла, она сама, уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная, как бессильная
муха, она, уважавшая своего Макара Ивановича не
меньше чем какого-то Бога, как она-то могла, в какие-нибудь две недели, дойти до такого греха?
Берег постепенно удалялся, утесы уменьшались в размерах; роща в ущелье по-прежнему стала казаться пучком травы; кучки негров на берегу толпились, точно
мухи, собравшиеся около капли меду; двое наших, отправившихся на
маленький пустой остров, лежащий в заливе, искать насекомых, раковин или растений, ползали, как два муравья.
Нехлюдов сел у окна, глядя в сад и слушая. В
маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной реки, и равномерно слышалось падение воды на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела
муха.
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как
мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо
меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, — народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
— Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я уж там ночевал… А впрочем, веди… С хорошим человеком отчего не пойти?.. Подушки не надо; военному человеку не надо подушки… А ты мне, брат, диванчик, диванчик сочини… Да, слушай, — прибавил он останавливаясь, — ты, я вижу,
малый теплый; сочини-ка ты мне того… понимаешь? ромео, как только, чтоб
муху задавить… единственно, чтоб
муху задавить, одну то есть рюмочку.
Под липой было прохладно и спокойно; залетавшие в круг ее тени
мухи и пчелы, казалось, жужжали тише; чистая мелкая трава изумрудного цвета, без золотых отливов, не колыхалась; высокие стебельки стояли неподвижно, как очарованные; как мертвые, висели
маленькие гроздья желтых цветов на нижних ветках липы.
Фу, душно, как в
маленькой комнатке, когда все окны закрыты да еще
мухи летают!..»
Насадка состоит из
мух и самых
маленьких красненьких червячков, называемых мотылями, которых я нигде, кроме окрестностей Москвы, не видывал.
Ее можно выудить только на самую
маленькую удочку, насаженную на тоненького червячка или на крошечный кусочек хлеба, а всего скорее на
муху; наплавок надобно пускать как можно мельче: она редко его погружает, но быстро тащит в сторону…
Нетрудно наловить их сколько угодно недоткой из рединки, частым саком или хребтугом, [Хребтугом называется раскрытый мешок из рединки же, в котором задают лошадям овес.] привязанным двумя узкими боками к двум палкам; но если не случится под руками и этих нехитрых рыболовных снастей, а есть небольшая удочка, то лошки станут беспрестанно брать на навозного червяка (без хвостика вернее) и простую
муху: чем удочка
меньше, тем лучше.
С начала весны язи охотно берут на куски умятого хлеба, величиною с небольшой грецкий орех, потом на крупных земляных и на кучу навозных червей, или глист, также на раковые шейки; вначале и средине лета — на линючих раков и на большого белого червя (сальника); попозднее — на кобылок, а осенью язи почти не берут; если и возьмет какой-нибудь шалун, то уже не на большую насадку и удочку, а на удочку
маленькую, мелко пущенную и насаженную на пшеничку,
муху или тому подобную мелочь.
Разумеется, это разделение произвольно, и если удить в водах, где водятся все породы рыб, то легко может взять огромная рыба на среднюю и даже на
маленькую удочку; она любит иногда попроказить и, не трогая большие, самые лакомые насадки, хватает за пшеничное зернышко, кусочек хлеба с булавочную головку или
муху…
Снова посыпались какие-то
маленькие, незначительные вопросы, надоедавшие Лунёву, как осенние
мухи. Он уставал от них, чувствуя, что они притупляют его внимание, что его осторожность усыпляется пустой, однообразной трескотней, и злился на следователя, понимая, что тот нарочно утомляет его.
Маленькие суда походили на
мух.
Она облетела все комнаты и еще раз убедилась, что она совершенно одна. Теперь можно было делать решительно все, что захочется. А как хорошо, что в комнатах так тепло! Зима там, на улице, а в комнатах и тепло и уютно, особенно когда вечером зажигали лампы и свечи. С первой лампой, впрочем, вышла
маленькая неприятность —
Муха налетела было опять на огонь и чуть не сгорела.
Лето стояло жаркое, и с каждым днем
мух являлось все больше и больше. Они падали в молоко, лезли в суп, в чернильницу, жужжали, вертелись и приставали ко всем. Но наша
маленькая Мушка успела сделаться уже настоящей большой
мухой и несколько раз чуть не погибла. В первый раз она увязла ножками в варенье, так что едва выползла; в другой раз спросонья налетела на зажженную лампу и чуть не спалила себе крылышек; в третий раз чуть не попала между оконных створок — вообще приключений было достаточно.
Как было весело летом!.. Ах как весело! Трудно даже рассказать все по порядку… Сколько было
мух — тысячи. Летают, жужжат, веселятся… Когда родилась
маленькая Мушка, расправила свои крылышки, ей сделалось тоже весело. Так весело, так весело, что не расскажешь. Всего интереснее было то, что с утра открывали все окна и двери на террасу — в какое хочешь, в то окно и лети.
Эти другие
мухи точно понимали эти злые мысли и умирали сотнями. Даже не умирали, а точно засыпали. С каждым днем их делалось все
меньше и
меньше, так что совершенно было не нужно ни отравленных бумажек, ни стеклянных мухоловок. Но нашей
Мухе и этого было мало: ей хотелось остаться совершенно одной. Подумайте, какая прелесть — пять комнат, и всего одна
муха!..
Правда, солнце в нее ударяет, и
мух в ней много; зато
меньше пахнет старым домом, чем в остальных комнатах.
Маленькая станционная комната была натоплена; от раскаленной железной печи так и пыхало сухим жаром. Две сальные свечки, оплывшие от теплоты, освещали притязательную обстановку полуякутской постройки, обращенной в станцию. Генералы и красавицы чередовались на стенах с объявлениями почтового ведомства и патентами в черных рамах, сильно засиженных
мухами. Вся обстановка обнаруживала ясно, что станция кого-то ждала, и мы не имели оснований приписать все эти приготовления себе.
Человек, которому Овцебык сказал более, чем всем прочим, был Яков Челновский, добрый, хороший
малый, неспособный обидеть
мухи и готовый на всякую службу ближнему. Челновский доводился мне родственником в каком-то далеком колене. У Челновского я и познакомился с коренастым героем моего рассказа.
— Здесь отлично будет, — объяснял брат Иракдий. — И солнце не будет вас беспокоить, и
мух меньше…
Размеренно лопалась в груди землемера тонкая перепонка, жалобно билась о стекло
муха, и часто, часто, как
маленькие паровозики, дышали детские грудки.
По уходе Кржевецкого Хромой долго и медленно чешет свой
маленький затылок, точно решает вопрос — где он. Он вздыхает и пугливо осматривается. Шкаф, стол, чайник без носика и образок глядят на него укоризненно, тоскливо…
Мухи, которыми так изобилуют господские конторы, жужжат над его головой так жалобно, что ему делается нестерпимо жутко.
Пассажирский поезд остановился у
маленькой степной станции. Солнце жгло, было жарко и душно. Немногочисленные пассажиры вяло переговаривались или дремали, закутав головы от
мух.
Так, например, в бытность его в Петербурге он мне рассказывал, что устроил где-то в боковой части алтаря
маленькую «комору под землею», — чтобы там летом, в жары, хорошо было от
мух отдыхать.
Рыцари повыглянули на осаждающих из окон и говорили себе в утешение, что врагов
малая кучка, что
муха крылом покроет всю шайку, — так ободряли они своих рейтаров, но сами не трогались с места.
По истечении полугодичного траура княжна Людмила Васильевна стала появляться в петербургских гостиных, на
маленьких вечерах и приемах, и открыла свои двери для ответных визитов. Мечты ее мало-помалу стали осуществляться. Блестящие кавалеры, как рой
мух над куском сахару, вились около нее. К ней их привлекала не только ее выдающаяся красота, но и самостоятельность, невольно дающая надежду на более легкую победу. Этому последнему способствовали особенно рассказы об эксцентричной жизни княжны.
Задрожали тяжелые ворота под первым натиском русских. Рыцари повыглянули на осаждающих из окон и говорили себе в утешение, что врагов
малая кучка, что
муха крылом покроет всю шайку, — так ободряли они своих рейтаров, но сами не трогались с места.
— Так вот как! — сказал он мрачно. Прошелся несколько раз по комнате, на шаг не доходя до девушки, и, когда сел на прежнее место, — лицо у него было чужое, суровое и несколько надменное. Молчал, смотрел, подняв брови на потолок, на котором играло светлое с розовыми краями пятно. Что-то ползало,
маленькое и черное, должно быть, ожившая от тепла, запоздалая, осенняя
муха. Проснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро. Вздохнул.
«Что за
муха его укусила? — подумал капитан. — Был
малый как
малый, а теперь прямо ошалелый какой-то. Третьего дня сгрубил. Хозяйка жалуется. Ну да черт с ним. Буду лучше думать о том, как хорошо и весело пройдет завтра вечер».